В эти дни, 76 лет назад, полыхала Курская битва (5 июля – 23 августа 1943 года) – величайшее танковое сражение в истории. По своим масштабам, результатам и военно-политическим последствиям битва на Курской дуге является одним из ключевых сражений Великой Отечественной и всей Второй мировой войны. Участие в ней приняли около 2 млн человек, 6 тысяч танков и 4 тысячи самолетов.
«Еще один день в аду, – так писал в своем дневнике участник сражения, немецкий офицер-танкист Й.Холль. – Коммунисты устроили ад на поле боя».
Но война втягивает в свою страшную орбиту не только солдат и офицеров, но и мирное население. В рамках проекта «Дети войны» публикуем воспоминания Александры Ивановны Ткачёвой (Понарьиной), чье военное детство прошло неподалеку от этого ада.
Я родилась 23 декабря 1933 года в многодетной семье в селе Вторые Тербуны Больше Полянского района Курской области (сейчас это село находится в Липецкой области) и жила там до 58-го года. В семье я была самым младшим – шестым – ребенком. Нас было пять сестер и один брат. Самая старшая сестра родилась в 1919 году.
Начала войны я не помню. В сорок первом году фронт был от нас далеко, и я не знала, что идет жестокая, кровопролитная война. Только осенью появились беженцы.
В начале лета сорок второго года фронт вплотную приблизился к нашему селу. Передовая линия проходила на расстоянии трех с половиной километров, а немцы находились за семь километров. Вот тогда и началась у нас настоящая война. Село наполнилось красноармейцами. Жители, объединяясь, стали делать укрытия на несколько семей, выкапывая ямы, накрывая их чем придется и засыпая сверху землей. Одно из таких укрытий находилось за домом тети Даши. Эти укрытия были рассчитаны в основном для детей. Родители старались спасти детей, при этом себя подвергали опасности.
Сначала немцы из дальнобойных пушек стреляли в центр села. Там находились два двухэтажных здания – школа и райком, в которые целили немецкие артиллеристы. Мы слышали, как снаряды гудели, пролетая над нашими головами. Наверное, немцы засылали к нам корректировщиков, но тогда я об этом конечно не знала. Потом стал прилетать самолет и в пикирующем полете расстреливать все живое.
В один из дней, когда, казалось, выдалось затишье, я пошла поиграть к подруге. Мы вышли в сад за ее домом и тут внезапно налетел немецкий самолет и стал стрелять по солдатам, которые были в этом саду. Мы с подругой спрятались в окопе. Она забилась в дальний конец и плачет, а я хочу вернуться домой. Только высунусь наружу, а солдаты мне кричат что есть мочи: «В окоп!!! В окоп!!!». А сами, прячась за яблонями, стреляют по самолету. Несколько раз я пыталась вылезти и убежать домой, но каждый раз солдаты меня останавливали. Вдруг слышу радостные возгласы: «Сбили!!! Сбили!!!». Мы выскочили из окопа и видим, как горящий самолет летит в сторону соседнего села Бурдино. Тут же отовсюду выскочили взрослые и дети и побежали вслед за самолетом. Так я впервые увидела настоящий самолет.
Через два дома от нас был покрытый железом дом тети Сони, нашей однофамилицы, и иногда, при налетах, мы прятались в нем, так как боялись пожара – наш дом, как и остальные, был покрыт соломой. Во время очередного налета мы, как всегда, бросились бежать к укрытию. Наверху раздавалась стрельба и гул немецкого самолета. Когда все стихло, и мы вышли наверх, моим глазам открылась страшная картина. У порога тети Дашиного дома, метрах в десяти от укрытия, в котором мы прятались, лежали два убитых солдата, рядом, на дороге, – убитая лошадь, еще двух солдат убило около другого дома. Одному из них размозжило голову, и вся дверь этого дома была в крови. Это «зрелище» потрясло меня и осталось в памяти на всю жизнь.
Вот-вот войдут немцы…
В селе стало тревожно – вот-вот войдут немцы. Около нас жила соседка. В селе ее звали Дрючихой. Не знаю, чем мы ей не угодили, а может быть она была таким человеком, что ей не зря дали это прозвище. И как-то раз она маме говорит: «Вот немец придет, и ты кровью захлебнешься!». Но мама про это никому тогда не сказала. Папа решил, что нам надо эвакуироваться – он был коммунистом, а старшая сестра комсомолкой. Если немцы захватят село, то всю нашу семью повесят или расстреляют с подачи таких вот дрючих. Мама не хотела уезжать, говорила: «Ну, куда я поеду вшестером, нас никто на квартиру не пустит». Вообще-то нас должно было быть семеро, но моя старшая сестра Мария еще до войны окончила педучилище и была направлена работать в школу села Большие Озерки и там вышла замуж за Разинкова Ивана Лукьяновича. Это село расположено в двадцати километрах от нашего. В начале войны ее муж ушел защищать Родину. Летом сорок второго года, когда немцы были уже близко, сестра пришла к нам посоветоваться, как ей быть. Ей посоветовали пока вернуться в родной дом, и она пошла в Большие Озерки за вещами. Придя туда, назад вернуться уже не успела – немцы захватили село.
Всех жителей выгнали из домов, дома подожгли, а людей как скот погнали на запад. Марии Ивановне пришлось пережить пленение. Но мы сначала об этом не знали и даже заочно ее похоронили. Но она осталась жива. С собой успела взять только пальто, на ногах были туфли. Когда наступила осень и похолодало, Мария Ивановна со свекровью (она тоже оказалась в плену) пошили себе чулки из байкового одеяла, которое захватили с собой. До холодов пленные находились под открытым небом за колючей проволокой.
Немцы ушли дальше на восток, оставив с пленными старосту (русского человека). Он не продался немцам (есть вероятность, что он был подпольщиком) и по-человечески относился к пленным – разместил их по квартирам, а Мария Ивановна даже преподавала в школе. Все это происходило в Курской области.
Люди остались людьми
Весной 1943 года, когда фашистов погнали в обратную сторону, сестра вернулась в родное село. Голодная и в лохмотьях шла пешком в направлении Вторых Тербунов. Люди пускали ее на ночлег, давали с собой что-нибудь поесть, но иногда и не давали, потому, что давать было нечего. Чем ближе она подходила к родному селу, тем больше боялась встретиться со знакомыми людьми, знавшими ее отца (до войны он работал в нескольких окрестных селах председателем сельсовета), как рассказывала сама Мария Ивановна, стеснялась своего оборванного вида.
На эвакуацию мама была вынуждена все же согласиться. Собирались спешно, взяли с собой только самое необходимое, даже кровать осталась заправленной, думали – уезжаем на две-три недели. Выехали приблизительно в середине июля сорок второго года в направлении Липецка. В подводу были запряжены две плохонькие лошаденки, сзади привязали корову. Лошадьми управлял четырнадцатилетний брат. Одним обозом выехало шесть семей, среди которых были и из соседнего села Бурдино. Все забрали с собой своих коров. Ехали только ночью, а днем прятались в лесах и перелесках от немецких летчиков, чтобы не доставлять им удовольствия обстреливать нас.
Доехали до небольшой деревни Соловьевки и там остановились. Наш караван поселили в школе. Это была маленькая сельская школа, в которой мы прожили до конца августа. А с началом учебного года нас расселили по домам сельских жителей. Нашу и еще одну семью Чернышовых (всего 11 человек) поселили к одинокому деду. Ближе к зиме по причине отсутствия корма для коров четыре семьи, приехавшие с нами, переехали в село Троицкое. Вскоре и мы (наша и еще одна семья) решили переехать в село Троицкое. А перед этим там наши матери ходили вдвоем по домам проситься на постой, давая хозяевам право выбора. В одном из домов хозяйка, окинув взглядом просящих, дала добро нашей маме, хотя вторая семья была небольшой, из трех человек. Моя мама была одета победнее, а значит и люди попроще – рассудила хозяйка (ее звали, как и мою маму Акулиной). Вот так запросто, живя в небольших домиках, люди принимали к себе жить даже большие семьи. А сейчас такое возможно?
Когда мы уехали в эвакуацию, папа остался в селе. И только в конце сорок второго года его забрали в армию, а сначала оставляли для подпольной работы. Но об этом я узнала через много лет после войны.
Птичка из теста
Наступил сорок третий год. Немцев потеснили. Папа с фронта прислал письмо с предложением возвращаться в родное село. Акулина стала уговаривать маму: «Да куда вы поедете. Оставайтесь у меня. Я вам дом подпишу». Но как папа решил, значит так и должно быть.
Возвращались в марте, в два приема. Сначала мама перевезла меня со старшей сестрой. Брат опять управлял лошадьми и вместе с мамой уехал за остальными. Наше село изменилось. На дороге стояла разбитая легковая машина. Потом, когда вернулся брат, то из разноцветных проводов этой машины сделал мне бусы, которыми я хвасталась перед подружками. В соседских дворах было полно ящиков с запалами, снарядами, гранатами.
Валялись каски, котелки, которые люди использовали для своих хозяйственных нужд. В одном из дворов лежала куча бутылок с зажигательной смесью (коктейлем Молотова), которая использовалась, в том числе и мамой вместо керосина.
Мама, отправляясь за остальными, оставила нам немного пшена. Сестра варила из него похлебку, в которой было больше воды, чем пшена (мы называли его кулешом). Пока мы отсутствовали, в нашем доме похозяйничали. Забрали все, что было – кровати, стол, стулья, постели и даже дверь с петель сняли. Люди, наверное, подумали, что мы уехали навсегда и дом превратился в некий склад – там стояли колхозные плуги. Потом все, что было взято, вернули. А сначала нам пришлось жить в соседском доме у тети Сони. Пока мама перевозила остальных сестер и брата, мы уже стали голодать, потому, что этот кулеш нисколько не насыщал. Когда-то давно у нас в селе завели обычай – встречать весну. И по этому поводу все должны были из теста выпекать птичек. И вот тетя Соня, наверное, в своих закромах наскребла немного муки и месит тесто для птичек. Я сижу напротив нее, смотрю на это тесто голодными глазами и еле сдерживаюсь – слезы «душат» и ком в горле. Не хотела показывать, что сильно голодная – воспитание не позволяло. Но тетя Соня это заметила и отломила мне кусок теста: «На, слепи себе птичку».
Вернулась мама с остальными сестрами и братом, но наша жизнь не улучшилась. Голод продолжался. Огород засаживать было нечем, не было даже картошки. Корова не доилась. Посадили кормовую свеклу, чтобы запасти на следующую зиму. Не было соли, спичек. Чтобы растопить печь, мама выходила на улицу и смотрела, у кого из трубы идет дым, шла к ним и просила углей. Трудно было всем, но люди, как могли и чем могли, помогали друг другу. Мама пухла от голода, но постоянно думала только о том, чем нас накормить, во что одеть и обуть. Я ходила в школу в худых папиных сапогах выше колен. Тем не менее, в этих обстоятельствах мама не теряла присутствия духа и все время подбадривала нас: «Девчата, не горюйте, может быть, откуда-нибудь канет». И тут вскорости получаем письмо от папы, в котором он пишет, что нам выслана посылка с трофейной обувью. С фронта посылки на родину могли высылать только офицеры. Вместе с папой служил офицер, у которого не было родственников, вот он и сделал для нас доброе дело. Мама несколько раз просила прочитать это письмо и каждый раз с радостью повторяла: «Я говорила вам – канет, вот и кануло». Когда я стала совсем взрослой, мне часто снились сны – наступают немцы, а я думаю, что взять в эвакуацию. И решаю, что надо брать кримпленовый костюм, потому, что он ноский, да еще и гладить не надо.
Долгое эхо войны
Этой весной сорок третьего года колхоз начал посевную. Никаких тракторов не было. Поля вспахивали сохами на лошадях, и колхозники на своих коровах боронили. Я с мамой ходила боронить. Мама вела корову, а я погоняла. Корова не хотела идти на середину поля, упиралась. А в обратную сторону бежала. Она хоть и животное, а, наверное, понимала, что не её это дело – боронить. Кое-как протянули до зимы. Мама работала в колхозе и там, на трудодни кое-что давали. Зимой еще спасались моченой кормовой свеклой. Ее резали кубиками и варили похлебку, которую мы называли щами. Хотя, эти, так называемые щи, сейчас противно было бы даже в рот взять, а не то чтобы есть. Так и жили. Вдруг ни с того, ни с сего нам и каждой семье выделили по мешку зерна. В селе ходили разговоры о том, что сам Сталин распорядился об этом.
Начиная с сорок третьего года, ребята постарше, в том числе и мой брат, промышляли на бывшей передовой линии. Там оставалось много боеприпасов. Бывало, что гибли или оставались калеками, подрываясь на какой-нибудь мине или гранате. Но самое главное то, что ни у кого из них и в мыслях не было, и в страшном сне не могло присниться желание использовать это оружие в каких-то криминальных целях. А что творится сейчас?
Эхо войны звучало еще несколько лет после войны. Три женщины шли по полю, одна из них наступила на мину и погибла. При вспашке поля, погиб тракторист, подорвавшись на мине.
Давно закончилась война,
Но до сих пор ей нет конца
В душе моей контуженой…
Подготовил К. Ткачёв, фото из архива автора
Share the post "Жизнь неподалеку от ада"